Книжные новости

[• Ешка]

Мать


Евгений Иваницкий


Свирепея, бьются ветры, на развалинах гудя,
Раскачали грузный город в ледяной петле дождя.
Мать идёт, держась за сердце, средь пылающих машин.
Страшен хруст побитых стёкол из разгромленных витрин.
Прежний ветер, гнавший ливни над воюющей толпой,
Сатанеет, негодует, ледяной сечёт крупой.
Там Петро швыряет камни, он всегда средь бунтарей.
Там в прожжённом камуфляже со щитом стоит Андрей.
От бутылки-зажигалки кто-то вспыхнул. Плачет мать.
Чёрный дым смешался с белым, брат – на брата, рать – на рать.
Всё раздельно, всё едино: город-сад и город-ад.
Перемалывает судьбы ярость новых баррикад.
Снова всё идёт по кругу. Не задался новый век.
Сапоги, кроссовки, берцы с новой кровью месят снег.
Скоро сердце станет пеплом. Пышет пламя мятежа.
Сколько там по Фаренгейту, чтобы вспыхнула душа?
Между поднятых дубинок, пролетающих камней,
Ходит мать, и в едкой гари ищет, ищет сыновей…

[• Ешка]

Взрослый


Майк Зиновкин


Ты, наконец-то, взрослый, и можно всё:
Спать по ночам, в огороде растить капусту,
Есть углеводы, думать, что ты спасён,
Брать ипотеки в банке, любить искусство.

Кем ты захочешь стать? – посмотри вокруг:
Вырублен рай, тут и там расплодились змеи,
Сломан мобильный от тщетных твоих потуг
Вызвонить бога и всё разузнать о вере.

Просто опять в стране дефицит жилья,
Но не хватает духу вскрывать гробницы.
Родина знает правду (она твоя!) –
С ней никакая родинка не сравнится.

Выйти бы в поле, где не берёт вай-фай,
Вырвать бы с мясом всё, что мешает плакать.
Тянется к солнышку всякая божья тварь,
Рвётся душа на волю, да держит якорь.

Время густеет в сумерках дальних сёл,
Тени сомнений вновь проступают чётко.
Ты, наконец-то взрослый, и можно всё.
Но ничего не хочется, кроме водки.

[• Ешка]

Твоя рука


Смарагда Вторая


А я тебя любил.
Я помню, как меня унес отец железным лесом: я жалобно скулил в его руках, принюхиваясь к миру с интересом. И город был, и незнакомый дом, и одноглазый кряжистый мужчина меня от куртки оторвал с трудом и равнодушно бросил на овчину, а после мановением руки велел убрать куда-нибудь подальше, и я почти заплакал от тоски… но вдруг меня обнял какой-то мальчик.

Никто еще не знал, что я – судьба. Молчали прорицательные ведьмы, по лошадиным сточенным зубам истолковать пытаясь день последний. Я был доверчив, лопоух, игруч, со взрослой уморительной гримасой охотился на свет и тени туч, из рук твоих хватал живое мясо. Меня не обходили стороной, и девушки с ладонями из шелка, пропахшими кишками и войной, любили потрепать, шутя, за холку…

Мы быстро подросли – почти друзья, немного братья, служка и хозяин. Всегда с тобой, тогда не видел я, что ненавистен и неприкасаем для всех, кто рядом, кто уже узнал моё предназначенье из пророчеств. Ты был одним из них, но промолчал, наверное, ты был умнее прочих.

Но вот однажды как-то поутру к нам подошли – знакомое отребье! – и предложили странную игру: меня стреножить неподъёмной цепью. Ты улыбнулся и сказал: «порви», и я шутя разъял стальные путы, в твоей доброжелательной любви не усомнившись даже на минуту.

Потом игра продолжилась. Они вторую цепь надели – толще вдвое. Ты подошёл и прошептал: «рискни, я знать хочу, что воспитал героя». На звенья разлетелась, лопнув, связь, и я освободился без натуги, не силой неумеренной гордясь, а благодарно думая о друге.

Шло время. Я почти забыл о тех забавах непонятных и жестоких, и отрастил свой первый зимний мех, и возмужал в положенные сроки, уже стыдясь ребяческих проказ, но радуясь любой проделке ловкой, - когда они явились в третий раз, уже не с цепью, а с простой веревкой.
(Для сей неразрываемой узды был золотом ворованным оплачен и каждый волос женской бороды, и каждый шаг тяжёлых лап кошачьих, её плели на вечные века, в подземных лабиринтах ворожили из птичьего слюнного молока и каменных медвежьих сухожилий, из горных корешков и пузырьков прерывистого рыбьего дыханья – и не было надёжнее оков, чем эта лента, в целом мирозданье).
Какой пустяк – веревку победить тому, кто цепи разрывал играя, но сердце говорило: не ходи, я чувствовал: она была живая, и я метался, словно во хмелю, и сбрасывал удушливую петлю… они всё знали: я тебя люблю. Тебя позвали – ты пришел немедля…

Мне было больно. Было больно так, что каждой отделяющейся частью я понимал – сжимается в кулак твоя рука в моей раскрытой пасти… твоя рука, уверенно-тверда, как время, разветвляется и длится…

Ты больше никого и никогда уже не приручишь своей десницей.

Они глядели, грубо регоча и отпуская шутки то и дело, на пустоту у твоего плеча и на моё униженное тело. Я был их смерть – они хотели жить, как будто бы возможно неизбежность пускай не уничтожить – отложить, замуровав её во тьме кромешной, распяв ей пасть – по небеса – мечом, и в том, что нет её, себя уверить, но оскорблённый – станет палачом, но преданный – проснётся лютым зверем. Расписан по деталям рагнарёк, и цвет чернил на бледной коже мертвен: здесь каждому уже исчислен срок, и каждому его знакома жертва.

«Проголодался? Хочешь молока? Откуда ты такой?» - глядишь лукаво и гладишь несмышлёного щенка, впервые, не боясь, ладонью правой.

[• Ешка]

Когда...


Bor G


Когда под утро ты выходишь в этот мир,
тебя встречают, поднимают и качают.
Потом разводят, кто руками, кто речами,
пока ночами никого не утомил.
А ты хотел бы стать воителем добра,
добраться всуе до ответов и до сути...
Но – мутный день. Не судный он. Не обессудьте –
все те, кто ключ и нужный тон не подобрал.

Когда под солнцем с виду ясно и тепло,
все ждут обещанных чудес, хотя бы рая –
тебя куда-то, но почётно забирают,
а время – вовсе и не доктор, так, трепло.
И ты считаешь дни, когда настанет срок
для возвращения туда, где небо зримо,
где всё сработано ещё рабами Рима.
И так поныне, ибо вечность – не порок.

Когда под вечер обещают звездопад.
Танцуют все! Но это только в зале крики.
А ты один, такой особый и великий,
собрался с духом, но боишься выступать...
То непременно будет нечем это крыть,
найдутся ложки, не в шкафу и не к обеду.
На юбилеях всем придуманным победам
добавят сроки, и слова, и даже прыть.

Когда в двенадцать, под заветный бой часов
про завещание не думать неуместно,
а ты опять, по главной улице, с оркестром
ко сну отходишь, запираясь на засов,
то ни к чему стонать, страдать и уповать,
надежду, веру и любовь склоняя к тлену.
Когда-то было всё путём и по колено...
Поможет вспомнить всё унылая кровать.

Когда-нибудь приходит мудрость. И долги –
свои, чужие и священные коровы –
уже не греют, не маячат, лишь коробит,
когда услышишь: не проси, не верь, не лги,
не бойся тьмы – она по жизни погодит.
Но поздно. Лица и резоны рядом мнутся...
И как же хочется случайно разминуться,
когда под утро выйдет время уходить.

[• Ешка]

Восемь


Bor G


Восемь часов утра. Время давить на газ.
Время прощать за всё и проклинать за это.
Тупо звенит звонок. В тысяча первый раз.
Новый рабочий день. Строго и без просвета.
В генах у нас ранжир, свой и чужой шесток.
Первый привычно мал, чтоб подсидеть второго.
Здесь убивает не шпага, а лишь листок.
Текст, приговор, печать. Действенно и убого.

Восемь часов утра. Каждый в строю, как штык.
Чтоб приравнять к перу глупый поток рутины.
Счастье всегда не в счёт. Время всегда впритык.
Гордость всегда в чехле. Кроем судьбу и спину.
А где-то мир иной брезжит, брюзжит, бредёт,
едет, идёт, летит сквозь наполненье смысла.
Мы не хотим туда. Там пробивает пот.
Там нарушают строй. Там – не такие числа.

Мы же берём числом. Восемь – оно не шесть.
Можно поспать, поесть. Опохмелиться даже.
Бой заменяет вой, честь заменяет лесть.
Лишь бы чего не так... Мы никому не скажем...
Восемь часов утра. Время не пить коньяк.
Время не королей, а, право, сносной швали.
Нас не возьмут в ковчег. Нам не горит маяк.
На запасном пути нас приютят едва ли.

Восемь... и аут... Всё! Мутно горит The End.
К звёздам летит попкорн, поп и приход в экстазе.
Вечер. Дорога. Храм? Нет – устаревший бренд.
Есть голубой экран. Можно плевать. Не сглазить...
А впереди ещё мразь разевает пасть.
Дама с косой не спит. С теми, кто душу занял.
Как же порою мне хочется в детство впасть...
Правит шестёрок тьма. Мнящих себя тузами.

Восемь пробило на весь бесприютный свет,
где палиндромы лжи – как Пифагора шорты –
коротки и малы, чтобы давать обет,
правильны и пусты, чтоб разрывать аорты.
А в глубине души – ты у себя в долгу,
твой персональный ад нас не подымет с пола.
Но ведь он должен быть – мир на восьмом кругу...

Восемь часов утра... Мама, мне надо в школу...

[• Ешка]

Бес компромиссов



Кот Басё Светлана Лаврентьева


Ходи пешком, избегай аварий - извечный страх умереть в борьбе. Бес компромиссов весьма коварен, он знает, что предложить тебе. Давай без жертв: не порвутся жилы, не будет ада на входе в рай. Бери сценарий, в котором живы, учи безропотно да играй. Своим бессилием обольщайся, дыши спокойно, не чувствуй боль. В твоем понятном мещанском счастье бес компромиссов – верховный бог. И что с того, что хотелось биться, любить красавиц, творить миры?

Бес компромиссов меняет лица у тех, кто выпадет из игры.

[• Ешка]

Мальчики


Лунная Фокс


Мужчина - самый лучший из мужчин -
В них умирает аккурат в двенадцать.
Тогда умеют просто улыбаться
И не искать для этого причин.

И на деревьях строят шалаши,
И жгут костры, еще - дымят украдкой,
Изображая взрослые повадки
И будучи детьми - до дна души.

Тогда уходят, крадучись, бродить,
По дальним неизведанным дорогам,
И бдительной родительской тревоге
Не оборвать связующую нить

Их крепких дружб и драк до первой крови,
И жгучих слез - последних, может быть.
И ничего, увы, не изменить -
А может, ничего менять не стоит.

[• Ешка]

Ты научилась радовать -
Значит радуйся,
С неба протянется радуга
Прямо до августа...

Через фонтан пройдя,
И сквозь стрекозьи крылышки,
Переломившись для
Лишь того, чтобы выдышать,
То, что сказать нельзя -
Так под лопаткой колется...
И облака скользят
Розовогривой конницей...

...Это опять закаты,
И никуда не денешься
От серебра стаккато -
В море бросают денежку,
Чтобы вернуться вновь,
Звон прерывает волнами,
И растворяет кровь
Взгляда всегда повторного
Соль, и ее неся,
Все начинаешь заново,
Переступив "нельзя",
Если решила радовать...

И ничего совсем,
Ты не умеешь взвешивать,
Среди привычных схем,
Вновь выбирая грешные,
Выломавшись ребром,
Не тяготясь конвертами...
Ангелы хлещут ром,
С нами , такими смертными,
Знающими , что ведь
Нет ее , если вместе мы,
Превозмогают смерть
Мира объятья тесные...
Если смогла парить
На высочайшем градусе,
Щедро себя дарить -
Просто сегодня радуйся...

Ave. Борис Бергин

[• Эни]

Не тратьте жизнь свою на тех, кто вас не ценит,
На тех, кто вас не любит и не ждёт,
На тех, кто без сомнений вам изменит,
Кто вдруг пойдёт на “новый поворот“.

Не тратьте слёз своих на тех, кто их не видит,
На тех, кому вы просто не нужны,
На тех, кто, извинившись, вновь обидит,
Кто видит жизнь с обратной стороны.

Не тратьте сил своих на тех, кто вам не нужен,
На пыль в глаза и благородный понт,
На тех, кто дикой ревностью простужен,
На тех, кто без ума в себя влюблён.

Не тратьте слов своих на тех, кто их не слышит,
На мелочь, не достойную обид,
На тех, кто рядом с вами ровно дышит,
Чьё сердце вашей болью не болит.

Не тратьте жизнь свою, она не бесконечна,
Цените каждый вдох, момент и час,
Ведь в этом мире, пусть не безупречном,
Есть тот, кто молит небо лишь о вас!

Е.Андреева

[• Ешка]

Мне бы счастья...


Ольга Заря 2


Мне бы счастья – столько и пол – столько…
Просыпаясь около шести,
мой солдатик оловянный – стойко
свой кораблик пробует спасти.

Не ухватишь счастье мимоходом.
Да и реки не умеют - вспять.
Пахнут волны золотистым мёдом.
На одной ноге не устоять.

Кто-то, дымом устилая сладким
и словами нежными пыля,
сбоку леску прицепил украдкой,
рвёт крючками губы корабля.

Да и сам, изранившись до мяса,
крепко нитку держит в кулаке.
И уже не пробуя сорваться,
мой кораблик мчится по реке.

Чтобы жизнь не выдохнуть однажды,
и всему на свете вопреки,
он спешит, не ощущая даже,
как его изранили крючки.

[• Nadinka77]

«Мне осталась одна забава…» Сергей Есенин

Мне осталась одна забава:
Пальцы в рот — и веселый свист.
Прокатилась дурная слава,
Что похабник я и скандалист.
Ах! какая смешная потеря!
Много в жизни смешных потерь.
Стыдно мне, что я в бога верил.
Горько мне, что не верю теперь.
Золотые, далекие дали!
Все сжигает житейская мреть.
И похабничал я и скандалил
Для того, чтобы ярче гореть.
Дар поэта — ласкать и карябать,
Роковая на нем печать.
Розу белую с черною жабой
Я хотел на земле повенчать.
Пусть не сладились, пусть не сбылись
Эти помыслы розовых дней.
Но коль черти в душе гнездились —
Значит, ангелы жили в ней.
Вот за это веселие мути,
Отправляясь с ней в край иной,
Я хочу при последней минуте
Попросить тех, кто будет со мной,-
Чтоб за все за грехи мои тяжкие,
За неверие в благодать
Положили меня в русской рубашке
Под иконами умирать.

[• Ешка]

Приметы осени


Яков Баст



Сотни мокрых прохожих,
невзрачные лица…
Все окрашено серым,
с переходом на жёлтый.
Почему же так осенью тянет напиться,
Почему грустно в сердце и мутны горизонты…

Меньше доброго смеха,
широких улыбок.
Все спешат под зонтами.
Взгляды к низу. Под ноги...
Это – время итогов, признанья ошибок.
Это – крик журавлиный, полный болью тревоги.

Расставания длятся.
А встречи – недолги…
Как последняя песня
отгулявшего лета.
Дождь смывает следы. Остаются осколки…
Дождь с утра непрерывный – дней осенних примета…

Пролетают недели.
Сходят годы "на нет" .
Изменяется время…
И надежды…, и мысли…
Ветер носит обрывки прошлогодних газет.
Ветер дует уныло. Осыпаются листья…

[• Ешка]

Мать.

Прекрасна мать с ребенком на руках,
но от нее на волю рвется мальчик -
такой неукротимый атаманчик
со стружками льняными на висках

Вкушая молоко, протертый суп,
уже он горьким бредит и соленым,
и крепким белосахарным собором
во рту его восходит первый зуб

У матери от счастья в горле ком,
когда ее всевластный повелитель
сидит, как император Петр Великий,
на троне, притворившемся горшком.

Но где неуловимейшая грань,
когда, лукавя каждою веснушкой,
ребенок притворяется игрушкой
и начинает матерью играть?

Уже он знает, маленький хитрец,
катаясь в ловко сыгранной падучей,
что все получит, если мать помучит,
и получает это наконец.

А там, где надо, ласкою возьмет,
на шее несмышленышем повиснув,
ну, а в головке - каверзный провизор
отмеривает слезы или мед.

Мать верит, что правдивы мятежи
и с целью распускаемые сопли -
чужие сыновья на все способны,
но не способен собственный ко лжи.

И вдруг однажды явно он солжет,
и пошатнется самое святое,
и ложь ребенка серной кислотою
слепое сердце матери сожжет.

Мы все когда-то начинаем лгать,
но сколько бы в грядущем и прошедшем
мы с вами ни обманывали женщин,
есть первая обманутая - мать.


Евтушенко Евгений Александрович

[• Ешка]

о рыцарях, принцессах и драконах



Тебе здесь не рады, ну же, седлай коня,
Скачи, куда хочешь, жалкий упрямый вор!
Принцесса рыдает, злую судьбу кляня,
Ведь каждой принцессе надобен свой дракон.

Драконы таятся в недрах далеких скал,
На мили вокруг не встретишь зверей и птиц.
В груди у драконов огненный бьется шквал,
И ты идиот, раз вздумал ее спасти.

Дракон благороден, страшен и так силен,
Его породила в гневе сама земля...
Он каждое утро грозно обходит склон
И спит в изголовье дочери короля.

Дрожащей ладонью гладя его хребет,
«Какой же ты хищник», - шепчет она едва,
Часы застывают в сладкий густой шербет...
Зачем ты привез в деревню исчадье зла?

И я, онемев, стою посреди двора,
В глазах Королевны пламя рождает блик...
Да, путь здесь неблизкий, чудится, мне пора:
Убивший дракона станет одним из них.


© Copyright: Юта Кнабенгоф, 2016

[• Ешка]

я каждый день влюбляюсь

Я каждый день влюбляюсь… в стук дождя, скрипучий блюз в кафе у остановки, в улыбки, взгляды, шутки и уловки, и снова в дождь, хотя боюсь, что зря. Я каждый день влюбляюсь в тишину, что поселилась в городских аллеях, в изгиб ключиц и в остроту коленей, в седьмую, одинокую струну. Я каждый день влюбляюсь в стук дождя, смешно, но это, кажется, взаимно. Чтоб выжить в нашем сумасшедшем мире, я каждый день влюбляюсь. Не в тебя.

© Copyright: Юта Кнабенгоф