Новости происшествий

[• sad but true]

“МК” освободил из плена 80-летнюю цыганскую невольницу
— Уходите, не надо мне помогать, иначе мои хозяева убьют вас вместе со мной, — она упала прямо в руки накануне праздничного Женского дня, потеряв сознание в переходе станции “Таганская”.     
Бабушка с глазами побитого спаниеля, с протянутой рукой, в которой были зажаты скомканные десятки. Рабыня московской подземки, одна из сотен, — Евдокия Казаченко, ветеран войны и труда.     
Восемьдесят лет ей исполнилось 8 марта.   
  За три месяца до этого, в ноябре 2006-го, несчастную старушку украли цыгане из родного села под Одессой. В России ее превратили в нищенку, пообещав отрубить топором ноги — чтобы жальче подавали.   
  Но однажды она упала прямо нам в руки.       
  Сколько их — согбенных бабушек с протянутой рукой, которых привычно не замечаешь, спеша утром на работу, а вечером — домой. Серые детали пейзажа, мутный осадок на дне московского пассажиропотока. А как они туда, собственно говоря, попали? 
  Про детей, побирающихся в подземке, писали много. Нередко в профессиональные нищенские кланы их продают собственные матери, пьющие и гулящие. О том, чья же злая воля приводит в метро аккуратных и чистеньких пенсионерок, мы никогда не задумывались, пока одна из таких нищенок, внезапно потеряв сознание, не преградила нам дорогу…   
  То, что это не просто препятствие, а живой человек, мы осознали уже потом.
Скандал в переходе   
  — Кто вы? Как вас зовут? — попытались привести бабулю в чувство, хлопая по щекам. Поднимаем ее с грязного пола и отводим подальше от спешащих по переходу людей. “Уходите, оставьте меня”, — бормочет старушка в полубреду.   
  Замечаем, что нас потихоньку окружает стая цыганок, которую возглавляет дежурящий на станции милиционер.   
Одна из цыганок, сверкая накрашенными глазищами, тащит обессилевшую бабушку на себя.   
  Но ноги нищенки опять подкашиваются, и она сползает на пол.   
  “Отдай нашу бабку”, — зло шипит цыганка. Но слишком уж много людей столпилось вокруг — народ столичный хоть и занятой, однако страсть как любит скандалы, любопытствующая толпа стала невольной нашей защитой от агрессии. Пользуясь замешательством сержанта, мы снова схватили старушку под руку, но ее тело обмякло, и быстро ретироваться не удалось.   
  — Немедленно вызывай “скорую помощь”! — орем в лицо менту.   
  В отделение милиции метрополитена нашу подопечную внесли буквально на руках, цыганки роились следом, периодически совершая последние попытки отбить свою жертву.   
  — Что вы наделали! Зачем принялись меня спасать? — только когда машина “скорой помощи” тронулась, старушка дала волю слезам. — Цыгане найдут меня повсюду. Два месяца назад вот так же, как вы, один священник освободить меня захотел. Я на улице стояла, возле входа в метро, но стало холодно, и я вошла внутрь погреться на минутку. Батюшка привез меня в больницу, сказал, чтобы я ему доверилась, а вечером туда подъехала машина с цыганами, заплатили обслуге, чтобы те меня выписали: зачем им, дескать, бомжиха нужна? А я уж так просила не отдавать меня обратно злодеям.   
  Ее снова привезли в табор, всю ночь били палками. По ногам и по голове. Она показывает сухожилия — израненные, в огромных узлах, перекатывающихся под кожей твердыми болезненными шариками. В остервенении цыгане вывихнули ей левую руку.   
  Под утро Майя, молодая цыганка, что обычно контролировала деятельность нищих в переходе, злорадно сообщила, что раз бабка (в таборе ее так и звали — “бабка”, без имени) такая непокорная, то ей на общем сходе решили отрубить ноги топором. Так она и уйти далеко на коляске не сможет, и больше денег цыганам принесет — калекам подают лучше.      — Не знаю, что меня тогда спасло. После ампутации ног — а цыгане ее прямо дома делают — я бы не выжила. Молодому такую боль не перенесть! Я молилась ночами: “Господь, защити!”, а утром — наденут на меня памперсы, чтобы на сутки еще хватило в туалет с места “работы” не отходить, и снова в метро.      — Как же вы в табор попали? И как вас зовут? 
  — Так цыгане меня из дома украли. Из Украины. А зовут меня Евдокия Михайловна Казаченко.
Стихия без адреса   
Мы привезли Евдокию Михайловну в одну из больниц ближнего Подмосковья, приличные московские клиники отказывались брать человека без документов и прописки. В “неприличных”, где принимают бомжей и гастарбайтеров из СНГ, после такого рассказа оставлять нашу старушку было опасно.   
  Когда бабу Дусю ввезли на коляске в палату, она сняла потрепанный красный платок (“цыганский, не нужен он мне!”) и, развлекая соседок по койкам, запела громко и слезно: “До-о-о-орогие мои москвичи! Как же я люблю этот город-герой! Он такой у вас красивый, как и моя родная жемчужина у моря!” Едва заметный одесский акцент, пережитый стресс, трансформировавшийся в бездумное веселье. Как будто бы баба Дуся, освободившись от рабства, вдруг внезапно сошла с ума.   
  “Нет, ничего не хочу кушать, спасибо”, — говорит она и тут же набрасывается на кусок черствого черного хлеба, забытый на тумбочке. А тщедушное тельце ее под огромным казенным халатом — цыганскую одежку мы выбросили — сотрясает надрывный кашель. Сильно застужены бронхи и легкие, объясняют врачи.   
  — А в Москву я попала обманом, не силой, — продолжает свой рассказ баба Дуся. — Домик мой в родной деревне под Одессой смыло морем два года назад. Осталась я совсем без жилья. Кто поможет? Одинокая я. Муж мой сделал меня вдовой в сорок лет, сын два года назад как умер. Дочка с мужем и внучкой эмигрировали в Америку и не пишут, не звонят. В нашей сельской администрации сначала вроде как пообещали мне новую хату, но, видно, потом другие заботы навалились — забыли про меня.   
  Временно Евдокию Михайловну пристроили пожить у соседки. Но не даром.      Денег, впрочем, хватало. Ведь была баба Дуся вплоть до пенсии ветераном труда, героем войны — с орденами и медалями.   
  Все, все награды остались теперь у работорговцев. Как и ее личные документы. Только заработанные в последний день деньги удалось заныкать — пятьдесят рублей, стольник и россыпь десяток, — баба Дуся стыдливо прячет бумажки в рваный чулок. На будущее.   
  — Тяжко мне было к чужому дому привыкать, унизительно, — вспоминает старушка дни, предшествующие рабству. — Однажды к нам незнакомая молдаванка в гости приехала. Тоже Дусей ее звали. Сказала, что нянечку для детей ищет. Я согласилась поехать с ней. Очень мне хотелось заработать, чтобы на новую хату скопить.      Тезка бабы Дуси оказалась не молдаванкой, а цыганкой. Узнала ли она о бедственном положении Евдокии Казаченко случайно либо по чьей-то злой наводке — живет, мол, бесприютная бабушка у чужих людей, — неизвестно, но только забрала ромалэ “Михалну” жить в Одессу. Поселила в каком-то доме и заставила на себя вязать.   
  — Носки я вязала, платки, заплатила мне хозяйка за несколько месяцев пять тысяч рублей, я была довольна, все же никому не обуза, — рассуждает баба Дуся. — Потом зрение мое “упало”, и эта цыганка продала меня попрошайничать дальше в Москву, приехала за мной цыганка Майя. Вы ее в метро видели, та, с накрашенными глазами. Она взяла мои документы и медали за войну. И если раньше ко мне хозяйка по-доброму относилась, то теперь все переменилось. Майя — та злюка. Человек двадцать рабов у нее было. Это не только старухи, но и дети, и инвалиды. Были там и бабушки, которые охотно сотрудничали с цыганами. Например, бабка Наташа с Западной Украины — та вообще надзирательницей над нами работала, говорит, что в молодости сидела в тюрьме и знает, как это делается. Я побираться не хотела, когда приехала в Москву, так цыганам и сказала: “Не для того меня отец воспитывал, чтобы попрошайкой умирать”. Но они меня избили, и пришлось подчиниться.      В Москву Евдокию Казаченко привезли в ноябре 2006-го. Единственный человек, попытавшийся ей помочь, — неизвестный священник, который однажды отвез старушку в больницу. И все.   
  Остальные “дорогие мои москвичи” каждый день проходили мимо. “Да нет, деньги бросали мне, — объясняет баба Дуся. — Только кружочки перед глазами плавали и мушки летали — тяжело не поевши-то. Еще я стеснялась ходить в памперсы, пару раз падала в обморок от того, что терпела, потом, конечно, привыкла...”   
  Она не надеялась уже вырваться на свободу. Если случайно помрет, вывезут ночью за город, закопают в мусорке. Как собаку. Так закончит жизнь бывший младший сержант Евдокия Казаченко, получившая первую боевую награду за то, что уложила когда-то трех фрицев одной автоматной очередью. Все было по-честному, не подло, не как сейчас, а в открытом бою. “Я защищала подступы к родной Одессе, — плачет бабушка Дуся. — Разве я могла подумать, за что сражаюсь, что за ужас придется пережить перед смертью?!”
Дорогие мои москвичи 
  На третьи сутки своего пребывания в больнице баба Дуся ожила и разговорилась. За это время пришли результаты ее анализов: слава богу, последние три месяца не слишком сказались на здоровье “Михалны” — она не “заработала” туберкулез, не подцепила вшей, понемногу зарубцовывались и раны на ногах.   
  Мы связались с Одессой, чтобы проверить рассказ нашей бабушки. “Где вы ее нашли? Мы считаем Евдокию Казаченко пропавшей без вести, — удивленно протянула глава местной администрации. — Но пенсия ее цела, в любой момент мы готовы встретить пропавшую с распростертыми объятиями. Пусть подлечится, и везите ее домой”.   
  Спешим обратно в больницу с радостной вестью. А баба Дуся сидит на кровати, уткнувшись в простыню, и рыдает без слез. Слез у нее уже не осталось. А новая ее соседка по койке, такая же седая и старая, наводит порядок в палате.      “И зачем она сюда к нам пожаловала? Пусть убирается к себе на родину, нищенка, бомжиха. Хох-луш-ка! Ненавижу хохлов”, — выбивает пыль из подушки, чистит для себя апельсин и посматривает на нас победоносно.   
  — Как же вам не стыдно! Бабе Дусе столько пришлось пережить, — пытаемся усовестить больную.   
  — А чего? Я ничего, — хорохорится та. — Что хочу, то и говорю. Я — женщина неравнодушная…      Не-рав-но-душ-ная. Сволочь! Ведь каждый день небось ходила же по таким же переходам, равнодушно скользя взглядом сквозь строй сгорбленных нищенок. Будучи твердо уверенной, что ее саму эта ситуация никогда не коснется. Но если бы не это всеобщее молчание, не показное издевательское “неравнодушие”, может, и не было бы у нас ни безнаказанных ментов, ни наглой цыганки Майи, уверенной, что за ее преступления ей никогда и ничего не будет. Увези она силой из дому хоть тысячу старушек-рабынь. Прохожие пройдут мимо. 
  “За что воевала?” — плачет баба Дуся, горюя о потерянных своих медалях, которые продаются где-нибудь на Арбате.      Мы пообещали Евдокии Михайловне Казаченко, что вернем ее домой, в родную Одессу. Что документы ее восстановят, найдутся концы потерянной американской дочки, жизнь наладится, и старость пройдет счастливо— главное, сейчас встать на ноги.      Старушка поверила, повеселела, снова запела “Дорогие мои москвичи!” Соседка молча доела свой апельсин. 
  А назавтра на Таганке в переходе метро на месте спасенной бабы Дуси мы увидели новую бабушку.   
Мила КАРАЛОВА, Екатерина САЖНЕВА.         

Для всех, кто хочет помочь бабе Дусе, публикуем номер вклада 6901/00702 г. Москва на сч 42307810438122904690 Каралова Л. В. Или обращаться в редакцию по телефону 799-78-46, 589-88-47.      Мы обязательно расскажем, чем закончилась эта история.

http://www.mk.ru/daily/157451.html

Сообщение отредактировал sad but true - Jun 20 2009, 16:20

Присоединённые эскизы


--------------------

Верно определяйте слова, и вы освободите мир от половины недоразумений.
Рене Декарт

Забанен до 18.09.2010г.

[• Hit]

Так корни надо искать сами знаете где... С цыганяшками кто рядом стоял? Он получает % от собранного бабулей. Поэтому она там и стояла. А сколько таких в Мск ?

[• Avante]

президент
премьер-министр
министр внутренних дел

С этих в первую очередь спрашивать за такое нужно...

--------------------

!!!