Книжные новости

[• Ешка]

Одна читает взахлеб Тургенева,
В ее наушниках Бах и Ария.
В ней точно есть легкий привкус гения,
Коса-растрепа и джинсы старые.

Другая мчит на такси по городу
И на водителя давит имиджем.
Крутые туфли, коньяк без повода -
Все атрибуты от стервы выжженной.

У третьей бант на макушке клетчатый
Измазан грязью. И гольфы с кружевом.
Она девчонка совсем. И вечером
В постель ложится с медведем плюшевым.

Но эти трое судьбой проказницей
В одно единое крепко связаны.
Живут во мне. И какая разница
Что все они совершенно разные...

(с) Натали Амар

[• Ешка]

Резная Свирель

Ей говорили: "Не плачьте,
он не жилец,
раз получился таким, то чего жалеть.
Будут ещё ребятишки, возможно, два.
Зря вы, мамаша, — мучения продлевать".
Месяц без отдыха. Силы-то где брала?
Так закипала — как яростная смола.
Не на иконы молилась — на докторов.
Самаритяне тянулись, сдавали кровь.
Кровь была красная-красная, словно кхмер.
Мальчик и плакать как следует не умел.
Мальчик лежал в барокамере и молчал,
прямо почти гуманоид в косых лучах,
прямо небесный посланник за просто так.
"Только бы мне от любви не снесло чердак".
Дома сибирский мужик и сибирский кот.
Ей говорили: "Смотрите, какой урод.
Против природы ты, матушка, не попрешь.
Сын, как бразильская бабочка, синекож.
Нужен кому, если честно, такой хомут?
Долго, голубушка, бабочки не живут.
Век мотылька — два лазоревых взмаха сна".
Ей говорили: "Светило приедет к нам.
Вроде светило, и вроде бы из Москвы".
Ей говорили: "Проси", ей хотелось выть.
Вне своей собственной маленькой головы,
в голос, истошно и ранено, словно выпь.
Время в больнице застиранное до дыр.
Нет понедельника, пятницы, нет среды. Есть бесконечная длинная полоса.
То ли бинта, то ли взлетная, как сказать.
Это сейчас — нежным сердцем жуёшь стекло.
Это потом: "Ну вот надо же, повезло. Боже-ты-господи, магия, колдунство.
Дай вам здоровьичка, благ и всего-всего".
Машет сибирскому мужу рукой: "Иду".
Бог остаётся. Он курит. И он в аду.
Бражник садится на глаженый снег плеча.
Богу чертовски подходит халат врача.

#svirel_poetry

22.05.2020

[• Ешка]

Таких не водят под венец
И не зовут на ужин к маме.
Не строят общий дом-дворец
Для модных фото в Инстаграмме.

С такими жизнь идёт вверх дном
И разрушается на части
Всё то, что ты с таким трудом
Вложил однажды в слово «счастье» .

В груди огонь давно погас,
И ты уже не слишком молод,
Но лишь с такими в первый раз
Ты ощущаешь страстный голод.

Как ненасытный дикий зверь,
Срываешь маски и одежды
И понимаешь, что теперь
Ты никогда не будешь прежним.

Ты в первый раз порабощён,
Прочитан до конца абзаца.
Вся жизнь теперь как странный сон,
Но ты не хочешь просыпаться.

В плену у смятых простыней
Запреты были напрочь стёрты.
Ты понимаешь с первых дней:
Такие женщины от чёрта.

Роман с пометкой «не всерьёз»,
Без громких ссор и недомолвок.
С такими счастье ярче звёзд,
Да только век его не долог.

И ты твердишь себе: «Очнись!»,
Сходя с ума во мраке комнат.
Да только вот таких всю жизнь
Хотят забыть навек.
И помнят.

Нелли Котовская

[• Ешка]

Не в первый раз и не в последний раз
страдаешь ты... Уймись, займись трудами,
и ты поверь - не лучше прочих рабств
быть в рабстве и у собственных страданий.

Не в первый раз и не в последний раз
ты так несправедливо был обижен.
Но что ты в саможалости погряз?
Ведь только унижающий - унижен.

Безнравственно страданье напоказ -
на это наложи запрет строжайший.
Не в первый раз и не в последний раз
страдаешь ты...
Так что же ты страдаешь?

Евгений Евтушенко, 1976

[• Ешка]

Скачет во дворе ворона –
Ей весной крыло сломали.
Рядом, тихо и бездомно,
Рыжий кот живёт в подвале.

Просят у прохожих скромно
Что пожрать, но без нахрапу.
Кот не трогает ворону,
Та не каркает под лапу.

По утрам я им немного
Насыпаю корма в миску.
Повезло, что, слава богу,
Птица тоже любит вискас.

Я заметил (если вкратце),
Перьев ком и этот рыжий
Начали мне улыбаться
И сидеть друг к другу ближе.

Потому что если плохо,
Жизнь подставила подножку,
Этой паре как-то пох..
Ты ворона или кошка.

Просто кот и просто птица.
Пусть смешная, пусть не гордый.
Но у них, простите, лица.
А у нас, простите, морды.

© Дмитрий Купревич

[• Ешка]

Просыпаешься утром и думаешь: буду хорошей!
Буду всем улыбаться, любовь и тепло излучать,
Буду корм выносить для бездомных собачек и кошек,
А в критических случаях — думать и мудро молчать.

Убеждаешь себя: мол, отныне не буду метаться,
Обижаться, кокетничать, злиться, ругаться, вопить,
Буду делать зарядку и день начинать с медитаций,
Минералкой лечиться и деньги на отпуск копить…

…Упадешь, обессилев, зароешься сладко в подушку,
Проведенному дню, как обычно, подводишь итог:
Двадцать восемь обид (две — смертельных) и ссора с подружкой,
Пять значительных вздохов и три демонстрации ног.

Восемнадцать ехидств, тридцать шесть шепоточков вдогонку,
Девять сплетен, три кофе (которых не стоило пить),
Семь бессмысленных трат, двести пять замечаний ребенку,
И одно (но большое!) желанье кого-то убить.

Засыпаешь и думаешь: завтра… конечно… хорошей…
Застилают сознание рваные сны-облака.
Где-то в сердце скребут коготки голодающих кошек…
Ничего, ничего… не забыть бы купить молока.

(с) Мария Дубиковская

[• Ешка]

На втором этаже в доме восемь по улице Стачек, предварительно смыв по-стахановски праведный пот, Октябрина Петровна — раба и владычица дачи — из бокала в горох попивала клубничный компот.
Урожай красовался в корзинах: малина и вишня. И немного шалфея — шалфей собрала на лугу. Кстати, в прошлый четверг кабачок оказался нелишним. Октябрина Петровна пустила его на рагу.
А потом ещё груши пойдут, а потом ещё сливы. В занавеске запуталась синь медицинских карет.
Правда, есть урожай в одиночестве как-то тоскливо. Умер дед у Петровны. От деда остался портрет.

Плюс рубашка из толстой фланели. От деда. От Пашки. Раздала, что получше, буквально за пару минут. А рубашка нужна. Засыпала в обнимку с рубашкой. Становилось спокойно, как будто и Пашка вот тут. Будто рядом лежит. Но когда засыпала кулёма, начинала храпеть или носом свистеть ре-минор, изо всех уголков вылезали хранители дома, изо всяких щелей, первобытных таинственных нор.
Не шумели, конечно, чего им шуметь понапрасну. Наводили порядок в буфете, точили ножи. Говорили: ты спи, Октябрина, мир очень прекрасный, замечательный мир. Постарайся подольше пожить. Посмотри: урожай у тебя, а потом ещё дыни, а потом холода зашуршат по дороге листвой. Ворожили до самой зари, пока ночь не остынет. Только самым последним в кладовку нырял домовой.

На втором этаже, где маляр не командовал балом, разрисованы стены и сыростью часто несёт, домовой почему-то уверен, что звать его Павлом. Ниоткуда не знает. Он просто уверен, и всё.

#svirel_poetry

[• Ешка]

во дворе их считали шпаной. давно две усталые мамы, сбиваясь с ног, нарезали круги по чужим дворам.
дети были богами, шалашик — храм. солнце золотом падало на лицо. Ру читала рассказы, Ра плёл ловцов.
они вместе умели костром дышать. когда их извлекали из шалаша, разводили по разным домам, в дома неизбежно ночами вплывал туман, непроглядный, безвременный и густой. словно странник, оставшийся на постой, пах дождями и дымом, травой и мхом. над кроватью часы прекращали ход. обними, сбереги, не обидь, трава. там, в тумане, жил ёжик, лошадку звал. и качались, не зная серьёзней дел, деревянные блюдечки на воде.

а потом дети выросли, и тогда потерялись в дорогах и городах, залегли на извилинах старых карт. города были белыми как мука, а моря были синими как цветы, что на кухне проклюнулись из плиты.
Ра болтался по свету, а Ру по дням. за окошками ветер листву гонял да глотал дальнобойщиков автобан. Но ночами всегда прилетал туман, своенравный, взлохмаченный и седой, как Хоттабыч с желательной бородой. пах несбывшимся, вечным, шуршал песком, проливался космическим молоком, пробирая практически до костей этих взрослых детей. всё равно детей.
они просто ввязались не в ту игру. беспокоился Ра, волновалась Ру.

а потом они как-то нашлись в сети.
Ру сказала: привет. Ра сказал: прости.
Ра сказал: хорошо, что тебя нашел.
Ру сказала: действительно хорошо,
потому что слова мои — ягод гроздь, а ночами я пялюсь в туман и сквозь. там бабуля, её сорок лет как нет, бледный всадник верхом на гнедом коне, шестикрылая птица несёт быка. там друзья ещё помнят меня пока. все ушедшие в небо мои друзья, но живые-живые, как ты и я. там никто из людей не погиб в бою, но в тумане увидеть тебя боюсь. и мне хочется верить, что сны рябят, что молочный туман не забрал тебя.
в остальном я обычна: ловлю стрекоз.

Ра приехал на поезде.
Ру увёз.
в чемоданы вещей поместилась треть, черт бы с ними — нестрашно в туман смотреть.
а потом — будь я проклят, когда совру — незаметно состарятся Ра и Ру. она станет закатывать урожай, а он станет за плечи ее держать. культивировать ЗОЖ, не сходить с ума.
а потом они вместе уйдут в туман. там творится нездешнее волшебство: обнимают дриады дубовый ствол. смерть сердито ломает свою косу. две усталые мамы готовят суп.
и появятся новые малыши.
я, хранитель безвременья, так решил.

#svirel_poetry

2021г.

[• Ешка]

Но там, где я родился, там давно
Живут чужие люди.

Что в комнате моей?
Кто знает.
Хорошо бы в ней
Читали книги, и, когда темно,
Горел ночник.
Ведь остров, где не знают книг,
Необитаем.

И сколько бы ни поменялось обстановок,
Мне хочется, чтобы там жил ребенок,
Чтоб спать когда ложились па и ма,
Он открывал Жюль Верна и Дюма,
Дефо и Свифта…

Как и я
С фонариком читал под одеялом,
И комната была ему причалом,
Ночь — морем, а фонарик — маяком.

И делал вид, что он — в своей постели,
Хотя, конечно же, на деле,
Был далеко.

Дмитрий Макаров

[• Ешка]

***
Мы были теми, кто гонял по улицам на великах и в "казаки-разбойники".
Нам говорили мамы не сутулиться и ночью не сидеть на подоконнике.
Но много понимают эти взрослые. Они же сразу родились серьезными.
Когда мы в поздний час болтались в космосе, нам нравилось шушукаться со звёздами.

На небе, правда, столько интересного. У неба нет ни сложного, ни прошлого. Мы те, кто насмехались над болезнями, лечили все болезни подорожником.
Теперь боимся хроноса и вируса (и это мы, словившие бессмертие!) Пожалуйста, скажи, куда мы выросли? И почему мы это не заметили?

Мы те, кто вечно прятали в песочнице бутылочно-конфетные "секретики", уверенные — детство не закончится, блины в субботу, мультики полтретьего.
Прекрасно, что теперь их можно скачивать. Мы были мушкетерами, русалками. И солнце было летнее, горячее. И зимы были с ёлками и санками.

Но годы справедливо и безжалостно берут своё, и им не надо лишнего.
Мы есть, мы живы, значит, продолжаемся дорогами, стрекозами и вишнями.
И в лучших снах всё также скачет конница, летят ракеты и плывут кораблики.
А мамы? Мамы также беспокоятся: поесть бы супа не забыли, зяблики.

Когда ты снова станешь очень маленьким, когда уйдёт всё глупое и вздорное, начнется новый мир, качнется маятник. Не обьясню, но это будет здорово.
Ты просто верь, и ни о чем не спрашивай. Под музыку Бутусова и Летова мы нарисуем звёзды карандашиком.
Из наших звёзд получится вселенная.

Резная Свирель

[• Ешка]

- Когда же станет легче?
- Никогда.
- А как же быть,
Когда тебе на плечи -
Качнется -
И навалится вода?
А как же быть,
Скажи мне,
Человече,
Когда придут большие холода?
- Наверно, так...
Смешать
Яйцо с мукой,
Антоновку попутно нарезая.
Добавить
Сахар...
Твердою рукой!
Себя за этот сахар
Не терзая!
О, не терзай
Себя!
Не изводи! -
За сахарную корочку в духовке!
У нас должно быть
Что-то впереди
Светлее,
Чем салатик
Из
Морковки.
Забудь
Шпинат,
Петрушку
И морковь -
Душа от них
Замкнется и устанет.
Пеки пирог.
Пирог равно любовь.
Которая вовек не перестанет.

Маша Рупасова

[• Ешка]

Почему встречаем с поезда рано-рано? Для чего провожаем, бегая по перрону? Нам за это обещали по две нирваны? Или крылышки и шелковые шевроны?
Потому что речь совсем не о часе смеха. Не о ночи криков или годах дистанций.

Мы ведем на вокзалы тех, с кем можно уехать.
А встречаем с вокзала тех, с кем можно остаться.

©

[• Ешка]

Медвежонок идёт к мамане
по дороге, убитой солью:
"Мама-мама, смотри — я ранен.
Мама-мама, смотри — мне больно.
Забери меня снова в детство,
где малина и снов комочки".
Мать-медведица нянчит сердце.
На ветвях набухают почки,
и становится день зелёным,
и становится день красивым.
Мир качается, запелёнан, но крест-накрест, внахлёст, насильно.
Медвежонок принёс под мышкой
три предательства, две ошибки. Тот момент, когда он был лишним,
тот момент, когда он был гибким,
тот момент, когда выбил раму, когда чуть не лишился друга.
"Я дурная зверюга, мама.
Очень добрая, но зверюга".
Мать-медведица гладит лапой по косматой башке и плачет.
Тусклым солнышком светит лампа,
тускло светит медвежий мальчик.
И тогда мальчик слышит голос,
то ли матери, то ли бога:
"Там, где тени выходят горлом, там и будет твоя берлога.
Запах дерева, бусы леса там вплетают дриады в косы.
И приручены будут бесы, и черничными будут росы.
Только ты принеси в котомке три прощения, две надежды.
Милый, рвётся всегда, где тонко.
Славный, рвётся всегда, где нежно.
Жизнь вообще не про то, что предан, что растерзан и что раздавлен.
Жизнь, ты знаешь, она про небо, про моря, про цветы, про дали.
Про любовь, а не про остылых, про дома, а не про могилы.
Зря я, что ли, тебя растила?
Зря я, что ли, тебя чинила?
Ворожила слова, заплатки, колыбельные и советы.
Спи, мишутка, в берлоге сладко
до щебечущих птиц на ветке.
Просыпайся большим и новым.
Я закрою на холод ставни.
Я повешу на дверь подкову,
зачарованный дар кентавра,
крылья северного сиянья,
лишь бы, сына, не слышать больше:
"Мама-мама, смотри — я ранен,
мама-мама, смотри — мне больно".

#svirel_poetry

[• Ешка]

История любви...


Дмитрий Дмитриевич Колесников


За что любит девочку в садике мальчик?
За куклу её, и в косе красный бантик.
За то, что бесстрашно ест манную кашу,
За то, что имеет подругу Наташу.

За что любят девочку в школьные годы?
За то, что вникает в течения моды.
За смех озорной и успехи в учёбе.
За взгляд её глаз, что подарку подобен.

За что любит юноша девушку в двадцать?
За то, что её невозможно дождаться.
За ноги красивые, яркую внешность,
За жаркие ночи длинной в бесконечность.

За что любят женщину, где-то за тридцать?
За то, что в постели она как тигрица.
За то, что с тобою и в горы и в храмы.
За то, что готовит "как будто у мамы".

За что любят даму чей возраст секретен?
За то, что ей нет больше дела до сплетен.
За то, что спокойно тебе доверяет.
За то, что давно все без слов понимает.

За что любит дед всю седую старушку?
За то, что ворчит ему ночью в подушку.
За то, что как в детстве, ест кашу зевая,
И главное просто за то, что живая ;-)

[• Ешка]

Аля Кудряшева


Мама на даче, ключ на столе



Мама на даче, ключ на столе, завтрак можно не делать. Скоро каникулы, восемь лет, в августе будет девять. В августе девять, семь на часах, небо легко и плоско, солнце оставило в волосах выцветшие полоски. Сонный обрывок в ладонь зажать и упустить сквозь пальцы. Витька с десятого этажа снова зовет купаться. Надо спешить со всех ног и глаз — вдруг убегут, оставят. Витька закончил четвертый класс — то есть почти что старый. Шорты с футболкой — простой наряд, яблоко взять на полдник. Витька научит меня нырять, он обещал, я помню. К речке дорога исхожена, выжжена и привычна. Пыльные ноги похожи на мамины рукавички. Нынче такая у нас жара — листья совсем как тряпки. Может быть, будем потом играть, я попрошу, чтоб в прятки. Витька — он добрый, один в один мальчик из Жюля Верна. Я попрошу, чтобы мне водить, мне разрешат, наверно. Вечер начнется, должно стемнеть. День до конца недели. Я поворачиваюсь к стене. Сто, девяносто девять.


Мама на даче. Велосипед. Завтра сдавать экзамен. Солнце облизывает конспект ласковыми глазами. Утро встречать и всю ночь сидеть, ждать наступленья лета. В августе буду уже студент, нынче — ни то ни это. Хлеб получерствый и сыр с ножа, завтрак со сна невкусен. Витька с десятого этажа нынче на третьем курсе. Знает всех умных профессоров, пишет программы в фирме. Худ, ироничен и чернобров, прямо герой из фильма. Пишет записки моей сестре, дарит цветы с получки, только вот плаваю я быстрей и сочиняю лучше. Просто сестренка светла лицом, я тяжелей и злее, мы забираемся на крыльцо и запускаем змея. Вроде они уезжают в ночь, я провожу на поезд. Речка шуршит, шелестит у ног, нынче она по пояс. Семьдесят восемь, семьдесят семь, плачу спиной к составу. Пусть они прячутся, ну их всех, я их искать не стану


Мама на даче. Башка гудит. Сонное недеянье. Кошка устроилась на груди, солнце на одеяле. Чашки, ладошки и свитера, кофе, молю, сварите. Кто-нибудь видел меня вчера? Лучше не говорите. Пусть это будет большой секрет маленького разврата, каждый был пьян, невесом, согрет теплым дыханьем брата, горло охрипло от болтовни, пепел летел с балкона, все друг при друге — и все одни, живы и непокорны. Если мы скинемся по рублю, завтрак придет в наш домик, Господи, как я вас всех люблю, радуга на ладонях. Улица в солнечных кружевах, Витька, помой тарелки. Можно валяться и оживать. Можно пойти на реку. Я вас поймаю и покорю, стричься заставлю, бриться. Носом в изломанную кору. Тридцать четыре, тридцать…


Мама на фотке. Ключи в замке. Восемь часов до лета. Солнпе на стенах, на рюкзаке, в стареньких сандалетах. Сонными лапами через сквер, и никуда не деться. Витька в Америке. Я в Москве. Речка в далеком детстве. Яблоко съелось, ушел состав, где-нибудь едет в Ниццу, я начинаю считать со ста, жизнь моя — с единицы. Боремся, плачем с ней в унисон, клоуны на арене. «Двадцать один», — бормочу сквозь сон. «Сорок», — смеется время. Сорок — и первая седина, сорок один — в больницу. Двадцать один — я живу одна, двадцать: глаза-бойницы, ноги в царапинах, бес в ребре, мысли бегут вприсядку, кто-нибудь ждет меня во дворе, кто-нибудь — на десятом. Десять — кончаю четвертый класс, завтрак можно не делать. Надо спешить со всех ног и глаз. В августе будет девять. Восемь — на шее ключи таскать, в солнечном таять гимне…


Три. Два. Один. Я иду искать. Господи, помоги мне.


Сообщение отредактировал Ешка - Nov 2 2022, 17:39