Книжные новости

[• Ешка]

ниже плинтуса


Нора Никанорова


Я не спою тебе – мой голос груб,
И речь полна загробных эвфемизмов.
Найдётся ли в Сибири лесоруб,
Способный дотянуться до комизма
Уйти, не завершив рядить бревно
В засаленные идоловы тряпки.
И, вправду, ни к чему теперь оно:
На озере безрыбьем столько ряби,
Что впору не заметить – во хмелю –
Когда-то полюбившую, чужую.
Я жизни, укорачивая, длю,
Сама себя украдкою врачуя.
Беспомощна в бесхитростном труде,
Ловлю тебя на речи-изувечи.
А ты молчишь в неряшливом нигде,
Не веруя, запаливая свечи.
Я знаю, что нисколько не лгала,
В тебе, полуболотном, утопая.
Такие вот прошедшие дела…
Такая вот, на ложь твою – слепая.
Вернёшься? Не вернёшься. Что с того?
Не ждать тебя. И в этом – я, лишь в этом.
Одна. И ни друзей, и ни врагов.
Сама себе – июлящее гетто.
Живу за ржавой проволокой, жгу
Не письма – их и не было в помине –
Кукушку заводную на суку,
Стократно повторяющую имя.
А ты считай какие-то года,
В которые поверишь, уступая.
Убью тебя в себе, моя беда,
Тупая…

[• Ешка]

Калитка скрипнет, пес поднимет вой...



Кот Басё Светлана Лаврентьева


Калитка скрипнет, пёс поднимет вой. Да что ты брешешь, глупый, Бог с тобой, соседи проследят - распустят слухи. Не дело это - в лес ходить к старухе, и страх, и грех, вернуться бы живой.

Село, погост, березы на гробах, иди, куда ведёт тебя судьба, околица, стволы, лесная чаща. Кто ищет, говорят, всегда обрящет, но говорят ещё: судьба слепа.

В лесу огнём отмечен старый ствол, старуха промышляет колдовством, который век из чащи не выходит. Над ветхим домом птицы хороводят и крыльями касаются его.

Ну что стоишь, пришла - так заходи, такую боль пригрела на груди, немудрено, что душит нестерпимо. В былое время был тебе любимым, а нынче тянет - только погляди.
Луна взошла, теперь твоя пора, так доставай его из-под рёбра, как достают занозу, что гноится. Кто жил с таким - и смерти не боится, но смерти нет - закончилась вчера.
Как задышала - ишь, превозмогла, была заноза - что твоя игла, теперь сердечко видно сквозь прорехи. Цветы, полынь, коренья и орехи - ты, дочка, пей, забудешь, где была. В село вернешься, снимешь урожай, а с холодами в город поезжай, в богатый дом да долгою дорогой. А в городе придёт тебе подмога и нежностью излечится душа.

Калитка скрипнет, пёс поднимет вой, и месяц не у нас над головой качнется в такт и снова затаится. И шар земной плывет, и рвутся птицы туда, где лес пылает огневой.

Не отмолить, а потому молчим, у нашей боли не было причин закончиться - опасное наследство. Но бабка знала действенное средство: твоё к тебе вернулось, получи. Оно войдёт - кинжалом ли, костром - и навсегда осядет под ребром - гореть, болеть, тянуть живые силы. Проклятие любви невыносимо.
Свежо предание.
Предательство старо.

[• Ешка]

Когда сожжены мосты


Саша Бест


В прокуренном кабаке беседы под горький эль:
Про дружбу и про любовь, про мытарей и калик.
Когда мы слегка пьяны, устами глаголет хмель,
И каждый из нас богат, и каждый из нас велик.

И каждый из нас мудрец, что топит свою печаль,
А тот, кто уже привык, о вечном заводит речь.
Мол, если горят мосты, не бойся сказать "прощай"
Всему, что на данный день, ты сам не сумел сберечь.

Ведь если горят мосты, то прошлого не вернуть.
Пред пропастью позабудь стоящих на том краю.
И выбери наугад свой Новый достойный путь,
В том полыме закалив шальную судьбу свою.

А там, за окном шел дождь, тянулась змеей гроза.
Нас слушал один чудак и лыбился во весь рот.
Поймав мой пытливый взгляд, он, глядя в огонь, сказал:
«Когда сожжены мосты - моря переходят вброд»

[• Рассин]

Иосиф Бродский

Рождество 1963 года

Спаситель родился
в лютую стужу.
В пустыне пылали пастушьи костры.
Буран бушевал и выматывал душу
из бедных царей, доставлявших дары.
Верблюды вздымали лохматые ноги.
Выл ветер.
Звезда, пламенея в ночи,
смотрела, как трех караванов дороги
сходились в пещеру Христа, как лучи.

[• Рассин]

«Я входил вместо дикого зверя в клетку…» Иосиф Бродский

Я входил вместо дикого зверя в клетку,
выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,
жил у моря, играл в рулетку,
обедал черт знает с кем во фраке.
С высоты ледника я озирал полмира,
трижды тонул, дважды бывал распорот.
Бросил страну, что меня вскормила.
Из забывших меня можно составить город.
Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,
надевал на себя что сызнова входит в моду,
сеял рожь, покрывал черной толью гумна
и не пил только сухую воду.
Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,
жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.
Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
перешел на шепот. Теперь мне сорок.
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность.
Но пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.

[• Ешка]

маленький ангел


Сола Монова


Весеннее солнце лучами косыми
Песку придает изумительный вид.
В песочнице - мама, два маленьких сына
И маленький ангел от первой любви.
.
Он был неожиданным и нереальным,
И все были против, и все были за.
И докторша сделала всё идеально,
Но так не хотелось глядеть ей в глаза.
.
А после - расстались, и встретила мужа,
И стало легко, и забылась вина.
И хочется, чтобы понравился ужин,
И хочется лишнего не вспоминать.
.
Смешные куличики делают дети,
И мама поделками очень горда
И думает: будь Он - не стало бы этих...
.
Он маленький ангел. Он всех оправдал.
.

[• Ешка]

Безвозвратность


Яков Баст


Первый в жизни глоток, крепкий дым сигареты,
Поцелуй мимо губ. Грязный мат без причин…
Золотистый пушок, что пробился за лето…
Это всё -- эпизоды взросленья мужчин.

Мы растём и мужаем, становимся старше
И, как голос, ломается детский мирок.
Шум нестройных шагов, строй уставший на марше.
Безысходность и грязь неприглядных дорог…

Вдаль уходят мальчишки. Ать-два. Без оглядки…
И не всем суждено возвратиться назад.
Поезд мчится без отдыха, без пересадки,
Унося в безвозвратность всех лучших ребят…

Поколенья уходят…Всё снова по кругу.
По тревоге зовёт звук невидимых труб…
Маме – тихо "прощай…". Обнимаешь подругу…
И последний привет с остывающих губ…

[• Ешка]

Вопросы, ответы...


Яков Баст


Трудно ответы найти на вопросы "зачем?".
День пережить – это словно пройти по канату…
Я – не банкнота в сто евро и нравлюсь не всем
В мире, который похож на шестую палату.

Крутится в пёстром канкане смешной балаган,
Маски мелькают в стремительном калейдоскопе…
Пуст или полон тобою налитый стакан –
Сам ты решаешь, распятый на личной Голгофе…

Жизнь беспристрастной рукою наводит мосты
А на проходе судьба там стоит контролёром.
Свет от далёкой, навеки погасшей звезды
Тысячи лет пролетает по тёмным просторам…

Чтобы мелькнуть и растаять в ночной пустоте.
Кто загадает желанье – останется в плюсе.
Странные мысли приходят. Но чаще не те…
И растворяются грустью в медлительном блюзе…

Трудно ответ получить на вопрос "почему?"
Часто бывает, что истина скрыта под спудом…
Что остаётся? Смотреть в тишине на Луну,
Молча мечтать с негасимой надеждой на чудо…

Сообщение отредактировал Ешка - Jul 24 2017, 17:42

[• Ешка]

Время гигантов


Гуськов Алексей


Слышал легенду,
Будто когда-то
Эту страну населяли гиганты.
Будто бы жили
Странной судьбою:
Были готовы к работе и к бою,
От недостатка
Хлеба и мяса
Бредили Марксом, Победой и Марсом,
Снежной тайгою,
Арктикой хмурой,
Яркими звёздами над Байконуром,
Пламенем жарким,
Бездной бездонной...
Строили шахты, плотины и домны.
И заблуждались,
И побеждали.
Ждали гостей из немыслимой дали.
Сквозь канонаду
Бойни кровавой
Мчались, чтоб рухнуть в высокие травы,
В снег почерневший,
В воду и в глину...
Алый свой флаг вознесли над Берлином.
Шли от колхозной
Луковой грядки
К Олимпиаде, Афгану, разрядке.
Шли сквозь шаблоны
И трафареты,
Шли, за собой увлекая планету,
Кровью писали
Добрую сказку.
Даже ошибки их были гигантски.
Верили, веру
В сердце лелея,
В непогрешимость речей с Мавзолея,
Знали, что правы
Серп их и молот,
Знали, что мир лишь на время расколот,
Что не навечно
Боль и печали...

Но измельчали. Увы, измельчали...
Их же потомки
Прячутся робко
В затхлой тиши кабинетных коробок,
Мыслят стандартно,
Далью не бредят,
Сводят безжизненно с дебетом кредит,
Мелко мечтают,
Думают редко...
В них ничего не осталось от предков.

[• Ешка]

Мой звёздный билет


Яков Баст


За суровостью крыш не увидишь рассвет.
И закат скрыт громадой растущих высоток…
Безнадёжно просрочен мой звёздный билет
Затерялось тепло в городских терракотах…

В бытовых катакомбах пропали друзья.
Их уже не собрать за столами, как прежде…
Расплодилось так много того, что нельзя.
От былого остались осколки надежды…

Наши бывшие женщины нянчат внучат
И забыли давно то, что связано с нами…
Но неспящая память хранит нежный взгляд
И, нет- нет, да кольнёт в сердце боль временами…

Мы остались мальчишками старых дворов.
Всё такие же… Но без чубов. И седые…
Не щадило нас время. И пепел костров
Растворяется в запахах горькой полыни…

Снова солнце встаёт. Впереди новый день …
Что несёт он в себе. Радость или потери…
Кто-то шепчет во тьме:" Ты в хорошее верь…"
Мой ответ, словно отзыв на вахте: "Я верю…"

[• Эни]

"Когда нам будет восемьдесят пять..."

Эдуард Асадов


Она:
Когда мне будет восемьдесят пять,
Когда начну я тапочки терять,
В бульоне размягчать кусочки хлеба,
Вязать излишне длинные шарфы,
Ходить, держась за стены и шкафы,
И долго-долго вглядываться в небо,
Когда все женское, что мне сейчас дано,
Истратится, и станет все равно -
Уснуть, проснуться или не проснуться,
Из виданного на своем веку
Я бережно твой образ извлеку,
И чуть заметно губы улыбнутся...

Он:
Когда мне будет восемьдесят пять,
по дому буду твои тапочки искать.
Ворчать на то, что трудно мне сгибаться,
Носить какие-то нелепые шарфы
Из тех, что для меня связала ты.
А утром просыпаясь до рассвета,
Прислушаюсь к дыханью твоему
Вдруг улыбнусь и тихо обниму.
Когда мне будет восемьдесят пять,
С тебя пылинки буду я сдувать,
Твои седые букли поправлять
И взявшись за руки по скверику гулять.
И нам не страшно будет умирать,
Когда нам будет восемьдесят пять

[• Терапевт-03]

Дмитрий Кедрин

Христос и литейщик

Ходит мастер Грачев
Между ломом наполненных бочек,
Закипает вагранка,
И вязкая шихта густа.
Растворяются двери,
И пятеро чернорабочих
На тяжелой тележке
В литейку привозят Христа.
Он лежит, как бревно,
Перед гулкой сердитой вагранкой,
Притаившись, молчит,
Как баран под ножом на торгу.
На челе его — венчик.
На впалой груди его — ранка.
И Грачев молотком
Ударяет в зеленый чугун:

«Ты мне адом грозил,
Жизнь и труд у меня отбирая,
Ты мне рай обещал
За терпенье мое на земле,
Я не верю в тебя.
Мне не нужно ни ада, ни рая.
Собирайся, обманщик,
Ты сам побываешь в котле!
Хочешь ты или нет, —
Ты нас выручишь, идол грошовый,
Ты нам дашь свое тело, —
Густой и тягучий металл.
Переплавив тебя,
Мы в вагонах чугунной дешевой,
Облегченной деталью
Заменим цветную деталь».

Те, с тележкою, ждут.
И Грачев говорит: «Унесите!»
Рельсы глухо звенят,
И вагранка бурлит горячо.
«Не греши, человек!» —
Лицемерно взывает спаситель.
«Я сварю тебя, боже!» —
Ему отвечает Грачев.
И чугунного бога
К вагранке несут приседая,
И смеясь погружают
В горячий кисель чугуна.
Он скрывается весь,
Лишь рука миродержца худая,
Сложена для креста,
Из вагранки вылазит одна.
Он вздымал эту руку
С перстом, заостренным и тонким,
Проповедуя нищим
Смиренье в печали земной,
Над беременной бабой,
Над чахлым цинготным ребенком,
Над еврейским погромом,
Над виселицей, над войной.

Мастер ходит вокруг,
Подсыпая песок понемногу,
Мастер пену снимает,
И рыжая пена редка.
«Убери твою руку!» —
Грачев обращается к богу,
А вагранка бурлит,
И она исчезает, рука...

Исчезает навеки!
С размаху по лживому богу
Человек тяжело
Ударяет железным багром,
Чтоб с Христом заодно
Навсегда позабыли дорогу
В нашу чистую землю
И виселица и погром!

Тонет в грохоте Швеллерный,
Сборка стрекочет и свищет,
Гидравлический ухает,
Кузня разводит пары.
Это дышит Индустрия,
Это Вагонный в Мытищах,
Напрягаясь, гудит,
Ликвидируя долгий прорыв.

Я люблю этот гул,
Я привык к механическим бурям,
Я на камень сажусь
Меж набитых землею опок.
И подходит Грачев.
И Грачев предлагает: «Закурим...»
Что ж, товарищ, закурим,
Покуда он варится — бог.

1932 год

[• Ешка]

СЕРДЦЕ
Бродячий сюжет

Девчину пытает казак у плетня:
"Когда ж ты, Оксана, полюбишь меня?
Я саблей добуду для крали своей
И светлых цехинов, и звонких рублей!"
Девчина в ответ, заплетая косу:
"Про то мне ворожка гадала в лесу.
Пророчит она: мне полюбится тот,
Кто матери сердце мне в дар принесет.
Не надо цехинов, не надо рублей,
Дай сердце мне матери старой твоей.
Я пепел его настою на хмелю,
Настоя напьюсь - и тебя полюблю!"
Казак с того дня замолчал, захмурел,
Борща не хлебал, саламаты не ел.
Клинком разрубил он у матери грудь
И с ношей заветной отправился в путь:
Он сердце ее на цветном рушнике
Коханой приносит в косматой руке.
В пути у него помутилось в глазах,
Всходя на крылечко, споткнулся казак.
И матери сердце, упав на порог,
Спросило его: "Не ушибся, сынок?"
1935
Дмитрий Кедрин.

[• Ешка]

Жизнь наша в старости - изношенный халат:


Пётр Вяземский


Жизнь наша в старости - изношенный халат:
И совестно носить его, и жаль оставить;
Мы с ним давно сжились, давно, как с братом брат;
Нельзя нас починить и заново исправить.

Как мы состарились, состарился и он;
В лохмотьях наша жизнь, и он в лохмотьях тоже,
Чернилами он весь расписан, окроплен,
Но эти пятна нам узоров всех дороже;

В них отпрыски пера, которому во дни
Мы светлой радости иль облачной печали
Свои все помыслы, все таинства свои,
Всю исповедь, всю быль свою передавали.

На жизни также есть минувшего следы:
Записаны на ней и жалобы, и пени,
И на нее легла тень скорби и беды,
Но прелесть грустная таится в этой тени.

В ней есть предания, в ней отзыв наш родной
Сердечной памятью еще живет в утрате,
И утро свежее, и полдня блеск и зной
Припоминаем мы и при дневном закате.

Еще люблю подчас жизнь старую свою
С ее ущербами и грустным поворотом,
И, как боец свой плащ, простреленный в бою,
Я холю свой халат с любовью и почетом.

[• Ешка]

так мы росли


Ок Мельникова


так мы росли. мечтая скорее стать взрослыми,
жить вместе в большом и красивом доме.
приставая ко всем, кто вокруг, с вопросами
и крепко друг друга держа за ладони.

меняли друзей выдуманных на настоящих,
ссорились, предавали, прощали и шли назад.
меняли игрушки на компьютеры и зомбоящик,
задавали вопросы вроде "важнее девушка или брат?"

мы росли. боролись с правилами, с системой,
не плакали из-за оценок, всё чаще из-за людей.
считали своё мнение недоказанной теоремой
и тыкали каждого носом в ворох своих идей.

мы росли. собирали себя по частям, чемоданы,
зная: скоро пора в дорогу, за пределы родных квартир.
обещали держаться вместе через время, дороги, страны,
одновременно хотели остаться и объехать весь чёртов мир.

мы менялись. реже звонили, копили на что-то средства,
боролись за статус и реже верили чьим-то словам.
и из всех друзей из далёкого светлого детства
в итоге остались лишь те, кого каждый придумал сам.